Болдинское послесловие

Только что стояли палатки  в волшебном порядке, бродил облитый солнцем Дмитрий Воденников, взвешенно глаголил Максим Замшев, символизировала собой «наше всё» в женском варианте Надя Шевелилова…

Ощущение цветущей поляны и прекрасной молодой человеческой рати. Болдинские чернозёмы, политые, прогретые. Кукуруза — это было неожиданно — стоит стеной…

Атмосфера была чудесной, как всегда, но мне кажется, что «слётки» недодали и недополучили очень много в нашей единственной и сверхценной валюте — в словах.

Здорово, что у нас немало поющих авторов, но большинство всё же не поющие. Им не то, что петь, им и говорить-то трудно… цену словам они чувствуют особо — именно в силу одарённости. Вопросы задавать — трудно. Конкурсное выступление для них — пытка, хоть и необходимая.

Конкурс поэтический — это вообще безумное начинание, конечно. Это что-то вроде чемпионата по фигурному катанию на родном языке. Или по прыжкам с трамплина. Только вот коньки и лыжи — чисто словесные. (…, а стоит чувствам нахлынуть — и всё тает!) Может, по плаванию? Тут уже дело в дыхании. Но не только.

Как соизмерять результаты? Как оценивать себя?

Поэт Дмитрий Воденников. Фото предоставлено автором.

На моём авторском часе говорили о возрасте и времени, и о том, что у языка, у поэтического языка тоже есть возраст, исторический возраст, есть склонность, способность отображать время, да и быть, собственно, стихией времени.

Поэтически мыслящий человек может всплывать из перинатальных глубин, чувствовать своё родство с рыбами, морскими коньками и звёздами, выплывать на берега разных эпох и выходить из пены в человеческом образе в сегодняшнем дне. Это трудно.  Особенно трудно выплыть в сегодняшний день, переплыв океан памяти.

Иногда у молодых поэтов это получается в одном каком-то броске (стихотворении, тексте, строфе). И вы (молодые поэты) даже не всегда чувствуете, что удалось, что не удалось.

Вот, например, Наташа Забегалова написала классное стихотворение, включила его в подборку-заявку на конкурс, а читала почему-то совсем другие стихи.

***
Да никто никому не нужен,
глаза открой.
Беспричинная жила в мясных кусках
между рёбер; в проекте сплав несколько бы иной,
, а не только из золота и серебра.

Между вишнями изгородь; вырванная доска
все цепляется выстоять честностью, без гвоздей.
Время льется потоками тонкого ручейка,
убежавшего к финишной у морей.

Создавай свои смыслы,
будь лучше не дураков,
с новой партией шишек, растления и обид.
И ты сбудешься парой застенчивых облаков,
что прольются на почвенный выжженный кристаллит.

Где-то там далеко существуют обрывки нас 
непонятные лучики катятся по стене;
и вот если сейчас улыбнешься,
то в меньший раз
чувство лишнего человека всплывёт во мне.

Сильное, и очень сегодняшнее стихотворение. Запомнилось. Захотелось поделиться.

И ещё хочу сказать, просто не могу не сказать, — как же интересно пишете и читаете вы, Мария Захарова, Елена Зареева, Оксана Карташова, Диана Катинская, Артур Мальцев, Максим Маркушин, Сергей Скуратовский, Снежана Сиренко, Глеб Урядов, Андрей Ухлин, Дарья Юхно!

А вы, Мария Затонская, Алина Гребешкова, Ольга Алтухова, — изумительны,  — ваш дар и слух незабываемо глубоки, неожиданны, парадоксальны.

Андрей Андронов, Александр Волошин — очень здорово, очень интересно, многогранно.

Надежда Князева — ты книга, и разве тебя откроешь на одной-двух страницах? Оля Гололобова, Надя Голдинова — у вас всегда найдутся читатели и поклонники. Настя Распопина и Настя Лаврова, лавровая веточка, — благодарных слушателей будет прибывать и прибывать.  

И ещё хочу сказать вам, Анастасия Милькова, Смирнов Григорий, Ильина Анастасия, Мартынов Евгений, Демиданова Таисия — вы в ваши 16-19 лет — очень даже порадовали, получив от меня от 5 до 9 баллов из 10. Я сужу строго на самом деле. Включив не только знания, чутьё и интуицию филолога, но и театроведческое образование, и несколько других квалификаций, связанных с искусством слова.

Так здорово было стяжать молодой поэтический дух со всей страны, и чувствовать, и знать, что пульсируют сейчас, навсегда связанные с Нижним Новгородом и с болдинской землёй «горячие точки поэзии» — Ярославль, Череповец, Москва, Королёв, Одинцово, Коломна, Питер, Уфа, Екатеринбург, Красноярск! Что мерцает ими вся Нижегородская область — Павлово, Выкса, Богородск, Кстово, Заволжье, Семёнов (Тарасиха), Дзержинск, Саров, Сосновское, Воскресенское!

Почему Саша Шалашова?

Фото предоставлено автором.

Когда соединяется личный, глубоко индивидуальный опыт с тем, что литература есть форма общественного сознания и голос времени, когда автор интуитивно знает и творчески озвучивает ответ на вопрос «как добиться новизны, сохраняя верность традициям?» — кстати, так назывался авторский час Максима Замшева, главного редактора «Литературной газеты», — тогда все эксперты, такие разные, ставят высший балл, и получается призовой и лауреатский результат.

Именно таковы стихи всех призёров. Так пишут и Александр Сараев, и Роман Шишков, и Дмитрий Дергалов. И, конечно же, в самой высокой степени, — хрупкая девочка с сильным голосом и тонким слухом — Александра Шалашова. Как звучит наше время? Прислушайтесь.

АЛЕКСАНДРА ШАЛАШОВА

Папа, куда теперь

Фотки на клочья рвите, чтобы не вышло дел, 
, но милицейский китель папа с утра надел, 
новенькую фуражку, пояс и кобуру. 
С папой гулять не страшно. Туфельки не натрут 

тоненькие колготки. Лип многозвонный ряд 
 — с ними на общей фотке. Не отыскать рубля, 
чтобы трамвай причалил, чтобы кондуктор взял. 
На небе столько чаек, что описать нельзя. 

Что бы с тобой ни пели — всюду выходит сор. 
Катится по проспекту чертово колесо, 
катится, задевая жёлтые кроны лип. 
И далеко до мая, и воробьи в пыли 

скачут и ищут зерён, чтобы октябрь пропеть — 
папиных глаз озёра в чистом блестят стекле. 
Тоненькая оправа. В небе двоится синь. 
Лодочку в зиму править пусть нам достанет сил. 

Папочка, сколько шума — выстрадан каждый нерв. 
Помню, что звали Шурой, только как вышло мне, 
что ни семьи, ни комнат — где теперь отчий дом? 
и ничего такого, схожего с тем, что до, 

до моего отъезда в дивный и новый кров. 
Где мое место, место? В речке моей давно 
плёнка такой гуаши, что никакая хмарь — 
Тысячи тысяч наших празднуют Первомай, 

сели, достали нарды. Всюду здесь пьянь и пыль. 
Мне пережить бы надо, выбраться из толпы 
занят в Соборной горке камешек каждый, метр. 
Где там мой город, город? Города больше нет. 

Города с детским садом, с парком в сырой грязи — 
нет никакого сладу. Времени нет и сил, 
чтобы купить билеты, очередь отстоять — 
буду я к майским, к лету, или в седой ноябрь, 

и обойду деревья, каждый белёный ствол — 
вот тебе время, время. Близится Рождество, 
знают меня соседи, помнят меня добром, 
молится на кассете русский пресветлый рок, 

«Настя» и «Наутилус» плачут, зовут фрегат — 
мама давно на даче, только вот я едва 
вспомню автобус, номер, старый причал, маршрут, 
раз на свой страх и совесть в сто первый раз пишу: 

что побросаю скоро муть всяких нужных дел, 
чтоб потеплее куртку папа с утра надел. 
Будут деревья улиц, будет и дом, и дверь. 
Вот она я — вернулась. Папа, куда теперь?

***

Здесь памятью пропитан каждый метр — 
бредут мальцы, не сдавшие экзамен, 
молочной смеси нет в универсаме. 
А где-то там, внизу, мне двадцать лет. 

Расшатаны перила, вымыт двор, 
Апрашка, семь утра, соленья в банках, 
, но я несу в горсти муку и манку, 
и страшно не войти живой в метро. 

Иду по стружкам, брошенным к ногам, 
молочным лужам и говяжьей крови — 
когда настанет время колоколен, 
себя я по кирпичику отдам. 

Теперь гляди — мы выжили дефолт, 
ходили вместе с первого по третий, 
и небо в сизом ультрафиолете, 
и журавлей плывет бесшумный флот. 

Есть сто рублей — мне нечего терять, 
куплю у бабки молоко и ливер, 
и будут маяки гореть в заливе, 
и будут маяки глядеть в меня. 

На Малой Невке божий тихий снег. 
Я клею пластырь к каждой новой ранке. 
Безвременье вскипает в коммуналке. 
И дочке скоро будет двадцать семь.

РОМАН ШИШКОВ
Фотограф 

Слепой фотограф рукавом 
трёт свой стеклянный третий глаз. 
Вокруг него нет никого, 
Когда, ныряя в тёмный лаз, 
Как в чёрный таз, как в чью-то тень, 
Он плавает промеж темнот. 
И в постоянной пустоте 
он роет взглядом, словно крот, 
сухую почву бытия. 

Звучит щелчок, выходит фото, 
На нём необъяснимый кто-то. 
Он знает то, что он — есть я. 
И мы теряемся друг в друге, 
И мы сливаемся с толпой. 

Как это страшно: глаз упругий 
наводит на тебя слепой.

АЛЕКСАНДР САРАЕВ

вот наши комнаты с тобой,
а ни одна из них не наша.
они молчат наперебой.
в них входят миша, юра, маша,
не понимая, кто тут жил.
так часто мы переезжали,
что растеряли багажи
и дом забыли на вокзале.
вот в этих комнатах пустых
о нас не шепчутся приметы
наш дом, променянный на стих,
и ты… и ты… и, кстати, где ты?

ДМИТРИЙ ДЕРГАЛОВ

Книжные магазины 
Памяти «Дирижабля» на ул. Канавинской

Наши потребительские корзины 
Как-то неожиданно опустели. 
Закрывались книжные магазины, 
Предвещали ядерные метели. 

Надрывались твёрдые переплёты. 
Мягкие слежались и затвердели. 
На высотки падали самолёты. 
Мир лежал в руинах к концу недели… 

Оборвался сон, не узнать финала. 
Вспоминал весь день, вся подкорка в мыле. 
Наконец отчаялся. Доконало. 
А потом узнал: «Дирижабль» закрыли.

ТАИСИЯ ДЕМИДАНОВА

Ах ты мой человек,
Вместо сердца у тебя глаз.
У тебя по руке начинает стекать
То ли нефть, то ли кровь, то ли газ.
Не разобрать.

Ах ты мой человек, 
мне до слез тебя жаль.
Поскорее рисую тебе родник,
Курагу и солнечную вертикаль.

Вот. И ты не один (я ведь есть?)
Значит, я — не один, а Два.
Слезы и смех, сила и боль, жаворонок-сова.